Игры закончились. Ужасы только начинаются.

[Пашка]

Пашка продолжал орать, не стихая даже в перерывах между ударами, которые просто градом сыпались на него. Мысль о том, чтобы сдерживаться даже не возникала в его голове. Хотелось только одного, чтобы наконец это всё прекратилось.
Заливаясь слезами, вздрагивая и изворачиваясь, мальчишка интуитивно прижался к спинке дивана. Там ремню директора было сложнее до него добраться.

[Николай Александрович]

Заливаясь слезами, вздрагивая и изворачиваясь, мальчишка интуитивно прижался к спинке дивана.

- Павел, - я опустил ремень и грозно потребовал: - займи прежнюю позицию. Если ты ещё раз так сделаешь - мы продолжим стоя.

[Пашка]

- Павел, - я опустил ремень и грозно потребовал: - займи прежнюю позицию. Если ты ещё раз так сделаешь - мы продолжим стоя.

- Я не могу больше - растирая слезы по лицу, ответил Пашка - Пожалуйста, хватит.

[Николай Александрович]

- Я не могу больше - растирая слезы по лицу, ответил Пашка - Пожалуйста, хватит.

- Хватит, потому что ты больше не можешь? - мой голос зазвучал чуть мягче, но строгости при этом не утратил. - Знаешь, Паша, я вот тоже больше не могу. Не могу выслушивать жалобы о твоём безобразном поведении, не могу с утра пораньше получать новости о том, что Любимцев вчера напился, не могу, в конце концов, постоянно удивляться тому, что совести у тебя нет и слов нормальных ты не понимаешь! Поэтому тоже говорю тебе: ХВАТИТ! Уже давно пора стать взрослее, научиться отвечать за свои действия, а не мямлить на мои вопросы своё дурацкое «я не знаю»!

Я замолчал и, скрестив руки на груди, какое-то время смотрел на плачущего мальчика. Конечно, его было жалко. Всех их очень жалко, когда они лёжа на диване с голой попой, так горько рыдают и просят остановиться. А потом что? Их прощают и всё начинается с начала!

- Так, ещё десять и мы закончим. Ложись ближе к краю.

[Пашка]

- Хватит, потому что ты больше не можешь? - мой голос зазвучал чуть мягче, но строгости при этом не утратил. - Знаешь, Паша, я вот тоже больше не могу. Не могу выслушивать жалобы о твоём безобразном поведении, не могу с утра пораньше получать новости о том, что Любимцев вчера напился, не могу, в конце концов, постоянно удивляться тому, что совести у тебя нет и слов нормальных ты не понимаешь! Поэтому тоже говорю тебе: ХВАТИТ! Уже давно пора стать взрослее, научиться отвечать за свои действия, а не мямлить на мои вопросы своё дурацкое «я не знаю»!

Пока Николай Александрович говорил, Пашка успел успокоиться. Он прекратил плакать, только изредка всхлипывал. Но всхлипывал он не только из-за боли, но и от обиды. Почему директор считает, что у него нет совести?
- У меня есть совесть. Я не напивался - попытался возразить он, но тут же умолк, не потому что испугался директорского гнева, а просто стало стыдно. Ведь всё что Николай Александрович говорил было правдой.

- Так, ещё десять и мы закончим. Ложись ближе к краю.

Горестно вздохнув, Пашка покорно лег на край.
Осталось потерпеть совсем мало, и пора уже меняться. Если натворил, так уметь ответить за это, а если не хочешь быть наказанным - не твори. К таким серьезным выводам пришел Пашка за те несколько секунд пока ложился на край дивана, и сам себе удивился, что не дошел до этого раньше.

[Николай Александрович]

Горестно вздохнув, Пашка покорно лег на край.

Глядя на красную, сильно исхлёстанную попу мальчишки, я медлил - ведь он уже успокоился, а сейчас снова начнёт плакать... Нет, раз уж решил продолжать, надо продолжать. Тем более, Паша действительно провинился в этот раз и такую порку заслужил.

С этими мыслями я размахнулся и от души приложил ремень к сжимающимся половинкам. *Хлесть* Горящий след пролёг наискосок через всю попу. *Хлесть* А теперь в другом направлении. *Хлесть* *Хлесть* Полосы, вначале белые по краям, быстро наливались краснотой и вспухали, делая кожу полосатой даже на ощупь.

- Павел, послушай меня очень внимательно. До конца этого лета осталось два месяца. Если я хоть раз ещё узнаю, что ты натворил что-то, выходящее далеко за рамки обычных шалостей, наш разговор повторится. Надеюсь, ты меня понял?

*Хлесть* *Хлесть* В последние удары я вкладывал гораздо больше силы, чтобы они гораздо лучше запоминались. Разумеется, я не верил в то, что с сегодняшнего дня Любимцев изменится и станет пай-мальчиком, но зато я знал, что пару недель, а возможно и дольше, ждать от него неприятностей не придётся.

[Пашка]

С этими мыслями я размахнулся и от души приложил ремень к сжимающимся половинкам. *Хлесть* Горящий след пролёг наискосок через всю попу. *Хлесть* А теперь в другом направлении. *Хлесть* *Хлесть* Полосы, вначале белые по краям, быстро наливались краснотой и вспухали, делая кожу полосатой даже на ощупь.

- Павел, послушай меня очень внимательно. До конца этого лета осталось два месяца. Если я хоть раз ещё узнаю, что ты натворил что-то, выходящее далеко за рамки обычных шалостей, наш разговор повторится. Надеюсь, ты меня понял?

*Хлесть* *Хлесть* В последние удары я вкладывал гораздо больше силы, чтобы они гораздо лучше запоминались. Разумеется, я не верил в то, что с сегодняшнего дня Любимцев изменится и станет пай-мальчиком, но зато я знал, что пару недель, а возможно и дольше, ждать от него неприятностей не придётся.

Пашка снова взвыл от нахлынувшей боли, теряя всякий контроль над собой. Не в силах терпеть больше, он колотил ногами по дивану, изворачивался и умолял прекратить. Но ремень безжалостно, с одинаковыми промежутками времени, продолжал опускаться на его и без того исхлестаную попу. Каждое соприкосновение с ним сопровождалось новым взрывом боли и новыми криками.

Да.., так серьезно его не наказывал никто и никогда, хотя всякое бывало. Но этот разговор он будет помнить еще долго и вздрагивать всякий раз, вспоминая этот злополучный день.

[Николай Александрович]

Пашка снова взвыл от нахлынувшей боли, теряя всякий контроль над собой. Не в силах терпеть больше, он колотил ногами по дивану, изворачивался и умолял прекратить.

От того, что он так сильно вертелся, ремень пару раз попал не по попе, а по бедру, оставив на белой коже два ярко-розовых следа. Тогда я остановился, подождал, пока мальчик немного успокоится и ляжет как положено, и опять поднял руку.

*Хлесть* Следующий удар пришёлся по правой ягодице. *Хлесть* По левой. И после небольшой паузы последние два по самому низу мальчишеского зада. *Хлесть* *Хлесть* Вот теперь действительно всё.

Не торопясь, я вдел ремень обратно в брюки и, сев рядом с Любимцевым, положил руку ему на плечо.

- Паша, успокаивайся.

[Пашка]

- Паша, успокаивайся.

В наступившем затишье были слышны редкие всхлипывания. Пашка все еще тяжело дышал находясь на грани, за которой всхлипывания снова превращаются в рыдания. Оттянув край футболки он промакнул им лицо, с облегчением вздохнул и снова вздрогнул. Успокоиться не получалось.
Но постепенно дыхание мальчишки становилось ровнее, он оторвал лицо от влажных ладоней и вскинул заплаканные глаза на директора. Первое о чем он вспомнил - была его сестра.
- А Вику тоже так сильно? - спросил он.

[Виктория]

Сон был глубоким, но почему-то довольно коротким. Вика повернулась на другой бок и свернулась калачиком, но подтягивая ноги к животу, почуствовала неприятные ощущения в попе. Тут же резко открыла глаза и попыталась сесть.

- Ой, - только и сказала она, осознав, что сидит в постели Бориса Михайловича, да ещё без штанов.

[Борис Михайлович Зайцев]

- Ой, - только и сказала она, осознав, что сидит в постели Бориса Михайловича, да ещё без штанов.

- Проснулась? - Борис Михайлович сложил газету и бросил ее на стол - Как ты себя чувствуешь?
Возможно кому-то покажется смешным и дже циничным, то что учитель, после того как выпорол ученицу, интересуется ее состоянием. Но Борис Михайлович так не считал. Он проявлял заботу о своих учениках всегда, даже когда приходилось их наказывать, и бдительность не терял. Нужно было всегда быть уверенным, что не переусердствовал, когда пришлось кого-то строго наказать.

[Виктория]

- Проснулась? - Борис Михайлович сложил газету и бросил ее на стол - Как ты себя чувствуешь?

Вика неуверенно кивнула:

- Вроде да. Простите, я случайно заснула, - положение было идиотским - продолжать сидеть в кровати учителя было нелепо, но и встать полуголой тоже стыдно, - А где мои... моя одежда?

[Борис Михайлович Зайцев]

- Вроде да. Простите, я случайно заснула, - положение было идиотским - продолжать сидеть в кровати учителя было нелепо, но и встать полуголой тоже стыдно, - А где мои... моя одежда?

Борис Михайлович кивнул на табуретку, стуявшую в двух шагах от кровати, на ней и лежала Викина одежда.
- Ты мне не сказала о своем самучуствии - настоял Борис Михайлович, давая Вике понять, что этот вопрос не праздное любопытство.

[Виктория]

Борис Михайлович кивнул на табуретку, стуявшую в двух шагах от кровати, на ней и лежала Викина одежда.
- Ты мне не сказала о своем самучуствии - настоял Борис Михайлович, давая Вике понять, что этот вопрос не праздное любопытство.

Вика тут же схватила свои трусики с табуретки и натянула их под простынёй. Штаны таким образом одевать похоже не стоило и пришлось вставать.

- Всё нормально, Борис Михайлович, - ответила она учителю, стараясь как можно быстрее натянуть штаны. Глупо конечно было стесняться после порки, но хотелось поскорее оказаться одетой, - А что теперь? - она вспомнила про угол и не знала простил он её или заставит стоять сейчас.

[Николай Александрович]

- А Вику тоже так сильно? - спросил он.

- М-мм... Я не знаю, - честно ответил я, хотя в душе был уверен, что Борис Михайлович не стал наказывать Типанову слишком строго. - Зато могу сказать, как досталось на днях Зайцевой - намного сильнее, чем тебе. И тоже за то, что пила. Так что, как видишь, у меня были причины сердиться на вас. Тем более, что вины за собой вы не чувствуете до тех пор, пока дело не доходит до порки. Вот Ира, судя по всему, нашу последнюю вcтречу приняла близко к сердцу и потому пить с вами отказалась. Но скажи мне, Паша, неужели без наказаний вы не способны сами понимать, что то, что вы делаете - плохо? Что зачастую ваши поступки очень нас расстраивают, заставляют переживать за ваше здоровье, вашу безопасность. Ты думаешь мне доставляет удовольствие браться за ремень и потом смотреть, как ты плачешь?