Да что ты, Илья?! Кто здесь мог быть? Так, ладно. Я вызываю охрану и пойду сообщу директору. А ты ложишься в постель. Да не сюда, не ходи в комнату, подожди. Пойдем, ляжешь на диван в моем кабинете.
Илья не дал Алле уйти. Он вдруг резко бросился к шкафу, скрылся в нем чуть не весь, чем-то там поскрипел, пощелкал и вылез, держа в руках небольшую деревянную шктулку. Едва дыша он откинул крышку, заглянул внутрь и... сел где стоял. Затем он с отрешенным видом похлопал себя по карманам, но, видимо, и там он не обнаружил того, что искал. А после этого случились сразу две невозможные вещи. Первой было то, что и без того весьма бледный Илья побледнел еще сильнее. Точнее помертвел. А вторая... Илья обернулся к Алле и помотрел на нее глазами полными удивления, мольбы и отчаяния. Его губы задрожали, глаза стали быстро наполняться влагой. Он не помнил как встал, как сделал эти несколько шагов к учительнице, как уткнул лицо, как обхватил ее руками... И разрыдался. Он плакал сильно, горько, неостановимо. Плечи сотрясала дрожь, дыхание превратилось в громкие протяжные всхлипы. Он не думал о том, что эта женщина уже несколько раз пребольно высекла его по попе и собиралась сделать это снова в ближайшем будущем; никакие розги на свете не могли бы причинить ему боль больше, чем сейчас. Алла была для него в этот миг самым близким взрослым человеком не только территориально, но и душевно. И он рыдал как маленький, уткнувшись в ее грудь и сквозь эти рыдания едва можно было разобрать слова "мамины", "осталось", "подарки" и "все забрали". Он плакал, и это не был плач испорченного капризного ребенка у которого отняли любимую игрушку. Так плачет маленький человек, знающий, что означают слова "больше никогда". Знающий слишком хорошо...
Его совсем не заботило даже, что подумает обо всем этом Фимка.
Так и есть. Не успела девочка и рот расскрыть, как Фимка нанес решительный удар.