Зарница

[Саша Кутиков]

Самое плохое в таком положении было по мнению Сашки в том, что он терял всякий контроль над происходящим с ним, не мог больше ничего ни сказать, ни сделать, не имел возможности вырваться на волю... Да что там - он даже видеть ничего не мог почти, кроме отцовских ботинок и кусочка пола... Девчонки остались где-то сбоку, их было не видно и не слышно...
Хотя нет - не это было самое плохое. А другое - то, что даже стоять в током положении было непросто, нужно было постоянно напрягать коленки или спину. Зато было за что держаться - только вспотевшие пальцы очень быстро стали скользить по гладким брюкам...
Мгновением спустя глухо звякнула пряжка, Шурка сжался, чувствуя кожей движение воздуха, потом - звонкий щелчок, эхом отразившийся от стен... Сашка подскочил от неожиданной (и ведь ждал, знал заранее, что это такое - но все равно - непривычно, страшно, больно!) и только крепче сжал пальцы. Боль тем временем удвоилась и утроилась - ремень вновь и вновь хлопнулся об его тело, пока только добавив - моментально вспухающие на теле полоски пока что не пересекались и не соприкасались друг друга...
Сашка тихонько мычал и больно кусал собственные губы, боясь проронить ненароком хоть звук...
Отец никогда не заставлял Шурку терпеть молча и ничего не говорил, когда тот просил пощады или снисхождения; наверняка, он бы он вполне понимающе отнеся бы к акомпанименту со стороны сына и в этот раз... Тут было другое.
Папа оставил Вику и Катьку в комнате, чтоб ему, Сашке, было стыдно... А теперь мальчишка был вынужден молчать - кусать губы, жмуриться до боли, реветь, лить сопли и слюни - но молчать... Конечно, девчонки орали, когда им... Но Саша-то был пацан...

[Егор Александрович]

Но Саша-то был пацан...

Стегнув Сашку ещё несколько раз, Егор сделал небольшую паузу и накрутил ремень на руку, чтобы наибольшая сила воздействия ремня приходилась не на бедра а на собственно ягодицы - как-никак лето, речка и все такое - и с новой силой принялся разукрашивать Сашкин зад широкими штрихами алого цвета и разной степени насыщенности.

Очень быстро попа ребенка - чего там, в сущности, в 12 лет бить - приобрела весьма насыщенные цвета, сам Сашка ощутимо дрожал под ударами - Егор чувствовал напряжение мальчишкиного тела коленями - и беззвучно плакал.

Амплитуда колебаний задницы к тому моменту весьма сильно возросла, что, однако, ничуть не помешало Егору в проведении "процедуры" надирания задницы нашкодившего отпрыска. После следующей пары ударов, последовательно доставшейся обеим ягодицам, Сашка в очередной раз подпрыгнул и наконц, впервые "подал голос", тонко вскрикнув.

Видя, что его усилия увенчались успехом, Егор удвоил старания - крепко сжав голову сынамежду бедер, он заносил ремень далеко за спину и с замечательным ускорением впечатывал тяжелый и жесткий ремень в половинки сына, не особо озадачиваясь конкретной целью и тем, как и куда именно попадает ремень, так как полагал, что в случае с Санькой главным было выработать условный рефлекс. Ошибся - получил боль.А что? Все верно... Заслужил так получай..

А сына все равно было жалко. Как он жалобно дышал, как дрожали тонкие пальцы... Несмотря на то, что Санька в этот раз держался значительно лучше, чем обычно. Обычно уже после первых двух-трех шлепков мальчишка начинал юлить, плакать и проситься - а на сей раз вот молчал, как партизан... наверное, боялся и стыдился хныкать при одноклассницах... Поэтому, кроме сдавленного Санькиного дыхания, больше похожего на всхлипы, и оглушительных, звонких, почти что хищных хлопков ремня, гнетущую тишину, воцарившуюся в доме, больше не нарушал ни единый звук.

[Виктория]

Услышав первый хлопок ремня, Вика зажмурилась. Не совсем понятно зачем, потому что смотрела она как и раньше в сторону, если только от страха за Сашку, слышать она от этого не перестала и неволько считала про себя эти мерзкие хлопки.

- "Один, два, три... пять... " - Сашка шумно дышал, но терпел, иногда слышалось сдавленно мычание и какая-то возня. Вика боялась, что мальчишка начнёт геройствовать только из-за того, что они здесь, создавая себе этим лишние страдания. Ведь с криком легче, по крайней мере сама она не представляла вообще как это можно терпеть молча.

Она опять попытлась отключиться, но невольно продолжала счёт, прислушивалась к ударам и ловила себя на мысли, что Сашку лупят сильнее - хлопки были не только звонкими, но как бы сказать мощными что ли, перед глазами вставала картинка, как ремень буквально погружается в ягодицу, хотя... чего там погружаться-то, было бы во что, даже в штанах Сашкина попа не блистала размерами, а уж без них и подавно.

- "Блин, о чём я только думаю!" - рассердилась сама на себя Вика. И тут Сашка вскрикнул и девчонка заткнула уши руками, поняв, что это единтвенный выход хоть как-то отгородиться от ситуации.

[Саша Кутиков]

Поэтому, кроме сдавленного Санькиного дыхания, больше похожего на всхлипы, и оглушительных, звонких, почти что хищных хлопков ремня, гнетущую тишину, воцарившуюся в доме, больше не нарушал ни единый звук.

Взвизгнув от боли один раз бедный Санька уже не мог остановиться - больно было настолько что просто... Просто больно. Когда нет уже ничего, кроме боли и ты сам весь больше ничего не чувствуешь уже и хочешь только одного - чтобы оно прекратилось.. А оно не преркращалось - боль была всеобъемлюща, гудела колоколом, пылала на бедрах, периодически бросая на несчастного Саньку еще одну обжигающую волну, заставляя его выплясывать самые замысловатые танцы, прыгать, визжать и орать:
- Ааа! Ааааааа! Папкаааа! Ой, больнооо! Уааааааайаяяя!...
Он кричал, мычал и визжал и корчился от боли - но поледними оставшимися в голове мыслями держал мысль:
*Не попрошу пощады никогда!*
Сашка был тренированный - что ни говори а повод папе отлупить его он давал частенько и пользовался папа этими поводоми без малейшего смущения.. Считал, что настоящего мужика без ремня не воспитать. Сашке ничего и не оставалось делать - а что он мог возразить:?
Он никогда не старался поражать отца терпеливостью тем более что у него были смутные подозрения, что степени его раскаяние отец определяет как раз по его громкости...
Порка продолжалась. Кожа Сашкина, под воздействием папиного ремня, горела и краснела цвет все больше а в нескоьких местах, где удары пересекались больше и чаще всего, сам он выделывал все более замысловатые скачки прыжки и отчаянно вихлялся попой и всем телом из стороны в сторону, тщась увернуться, и верещал тоже все громче и отрывистей:
- Аааааааа! Ааай! Аааа! Ооууумммммм! Папааааа! Больнооо! Ууууууууу, я больше никогда не... Ай, хватит! - молил Сашка взывая о прощении.
Однако удары продолжали сыпаться на дрожащие, вспотевшие и побагровевшие ягодицы и бедрп, вплоть до самых коленок сзади, ремень бил прямо снайперски, не зная промаху, а отцовские колени плотным захватом держали его горячие, натертые об сукно уши и шею;
Наконец, отчаявштсь или что еще более верно, не удержавшись на ногах во время очередного своего прыжка, запутавшийся в шортах мальчишка повалился на пол ахнул от неожиданнсти, и дернувшись назад, сел на пол:
- Ауууууууууууууу!!! Ууууу..

[Егор Александрович]

"Терпелка" у двенадцатилетнего мальчишки - вещь пока что нетренированная. Отрывистые одиночные вопли спустя свего лишь полминуты превратились в громкий и заливистый, неудержимый плач - с всхлипами, криками, взвизгами и тому подобным...

Дергался Сашка тоже неслабо - нельзя было сказать, что это как-то кардинально мешало географу, но, сам того не желая, Шурка расширил географию применения ремня - алое пятно на попе ребенка расплылось, захватив и притом весьма обильно, бедра сбоку и низ спины; Однажды ремень даже хлестнул между ягодиц, отчего мальчишка запрыгал на месте и оборванно взвыл.

Не считая удары, можно было лишь примерно судить об их количественных характеристиках; Во всяком случае, Сашка уже получил не меньше двадцати ремней, хотя если судить по состоянию кожи, их могло было бы быть и заметно больше.

Ребенок орал, юлил попой и скакал в разные стороны уже практически непрерывно; по бледной спине, то и дело сотрясаемой будто судорогами, горьким Сашкиным ревом, вниз, под сбившуюся футболку ползли маленькие капельки пота. Порку мальчик всегда переносил плохо - но, в конечном счете, помнил о том, за что получил, только до тех пор, пока не пропадали синяки на попе. На некоторое время запасов послушания еще хватало, но очень скоро и они подходили к концу, и тогда картина повторялась - ремень, ревущий сын, краснеющая попа, торчащая между коленок отца...

Неожиданно пацан вдруг упал на пол, запутавшись в штанах.
Столь резкое движение Егор никак не мог предусмотреть - уже занесенный для удара ремень глухо хлопнул по спине Саньки, мальчишка дернулся оборванно взвыл и заревел еще пуще прежнего.

Егор не смутился - подобное повторялось почти каждый раз - мальчишеская гордость редко позволяла Саньке встать перед отцом на коленки без предварительной психологической обработки. Если бы папа сказал встать, он бы встал, а так, пользуясь свободой в выборе своего положения, Шурка предпочитал более болезненный и менее стыдный вариант, за что и расплачивался - терпеть так было намного сложней.... И кроме того, сбитые коленки - почти каждый раз, когда дома у них случалось такое вот падение, Сашка три-четыре дня методично разукрашивал колени йодной сеткой...

В общем, ничего необычного в падении не было, и подавив вышедшую на митинг жалость к отпрыску, Егор нагнулся, поймал растирающего попку сына за руку:

- Александр, руки убери! Мы еще не закончили! И встань нормально...

[Саша Кутиков]

Как же больно!... - Стоящий на коленках, маленький, несчастный и ревущий в три ручья Санька больше ни о чем уже даже и не пылался думать - только плакал, неосознано гудя сквозь слезы и сопли что-то непонятное из серии *Папочка, прости.. Просто пылала задница, горели огнем натертые об пол как об наждачку колени..
Если бы Шурка мог сейчас думать он бы наверняка решил что хуже быть не может - и ошибся бы, потому что спустя короткое мгновение все стало намного хуже:

Егор нагнулся, поймал растирающего попку сына за руку:

- Александр, руки убери! Мы еще не закончили! И встань нормально...

Сашка заскользил кроссовками по полу, тщась вырваться, подергал рукой - все тщетно. Попытался даже что-то сказать - да только через слезы и всхипы ни одного нормального и понятного слова никто так и не услышал:
- Папааа... Пожалуйстаа... Хва.. Ойй!... Хватит! Пожалуйств, я больше никогда не буду! Никогдаааа...

[Егор Александрович]

- Папааа... Пожалуйстаа... Хва.. Ойй!... Хватит! Пожалуйств, я больше никогда не буду! Никогдаааа...

Сердце болезненно сжималось с каждым новым всхлипом и вскриком несчастного мальчишки, острые, боязливо-ненавидящие взгляды девушек тлеющими угольками жгли спину - точно также, как пряжка жгла судорожно сжатую ладонь, а жалость - душу...

Что все-таки важнее и ценнее для человека - милосердие или справедливость - не смогли решить поэты-классики и целые сонмы ученых психологов. Егор - не без колебаний - предпочел справедливость, основанную на простых подсчетах и не менее простых понятиях - девчонки получили приблизительно по двадцать ремней каждая - притом, что их вина в проишествии сводилась лишь к соучастию...

Стараясь не смотреть на разукрашенное багровыми и алыми полосами тело ребенка, Егор вновь поднял ремень - не так высоко, как раньше - воспаленная кожа мальчишки делала это ненужным - и строго сказал, сжимая бедрами виски вырывающегося пацана:

- Саша, мы не закончили! Убери руки и встань, а то получишь по рукам! Считаю до трех!

- Раз!..

"Несчастный ты мой дурачок... И нафига же тебе было это все надо-то, а?! Ты же не любишь алкоголь и пьяных, а сам вот..."

- Два!..

"Тебя жалко. Но ты заслужил. Целиком и полностью заслужил это - и должен ответитить за свои действия. Все должны отвечать - и за хорошие и за плохие. И знай - порка, даже крепкая - по сравнению с пятнадцатью сутками - мелкая досадная неприятность, вроде пересоленого супа..."

[Виктория]

Сашка так верещал, что никакое затыкание ушей не помогало - звуки, хоть и немного приглушённые, всё равно просачивались и казалось оседали в самом мозгу. Первое время она терпела, мотала головой, мысленно напевала песенку, но вопли не прекращались, да и звуки хлопков, которые тоже были еле слышно, не придавали оптимизма - слишком уж их много было.

В один момент, Вика опустила руки и слегка повернула голову в сторону, чтобы поймать взгляд учителя. Щёки сразу вспыхнули, потому что прямо перед собой она увидела Сашку, сидящего с голой попой на коленях. Он ревел, а его папа вёл какой-то отсчёт. Конено же она сразу отвернулась, надеясь, что Сашка не заметил её взгляда и всё же попросила, чувствуя, как от жалости по щеке скатилась первая слезинка и голос зазвенел:

- Егор Александрович, пожалуйста, хватит...

[Саша Кутиков]

Зажатому между отцовских ног Саньке было ничего не видно и очень плохо слышно; но вот голос Викин почему-то прозвучал оччень четко и громко - намного четче, чем собственные мысли... Которых по сути-то вообще не было - кроме жалости к себе, сопровождаемой только слезами и больше ничем...
С одной стороны это было унизительно Сашкиной гордости - девочка за него просит!.. А с дпугой стороны... Где уже тут эта гордость!? Викина просьба на мгновение поселила в Санькином сердце какую-то такую.. Шальную надежду. Шальную...
Ну, что послушает, что отпустит, что пожалеет... Фигу!

- Саша, мы не закончили! Убери руки и встань, а то получишь по рукам! Считаю до трех!

- Раз!..

- Папочка, не надо, пожалуйста! Хватит!!! - с удвоеной силой запросился Сашка, отчаянно пытаясь выдернуть голову из отцовских коленей; он как никто другой знал исполняемость и силу отцовских обещаний, поэтому принял угрозу ооочень близко к сердцу:
- Я больше никогда не буду... Никогда, никогда не буду!

- Два!..

Запаниковав, мальчишка задергался с удвоенными усилиями. Уже фактически себя не контролируя, Сашка наоборот, только сильнее прижал ладошки к ягодицам и попытался неуклюже встать ни на секунду не умолкая:
- Хватит, пожулуйста... Папа... Больноооо очеень...

[Егор Александрович]

Это было совсем не просто. Как буквально, непосредственно процесс, так и морально. Помимо того, что размахивать ремнем - довольно утомительное и физически энергозатратное занятие, был еще крайне негативный бэкграунд...

Несчастный, сотрясаемый рыданиями и периодически издающий самые разнообразные визки, вскрики, писки и вопли, непрерывно просящий пощады мальчишка, девчонки в роли безмолвных свидетелей, сверлящие его презрительными, ненавидящими и одновременно - испуганными взглядами, собственная совесть, железными когтями скребущая душу... И - жалость.

Кутиков посмотрел на поврежденные, побитые Сашкины половинки, на запутанные в спущенных на щиколотки шотрах тонкие ноги, вздохнул - хотелось выбросить ремень к чертям собачьим и забыть, как страшный сон. Бросив короткий, холодный взгляд на девушек, географ испустил тяжелый вздох - просьба Типановой осталась без ответа:

- Три! - и коротко взмахнул опущенным ремнем; кожа глуха хлопнула по пальцам мальчишки, а географ сурово заметил:

- Я же предупреждал! Убери руки и встань, как нужно, Саш-ш-ша!

[Саша Кутиков]

Не договорив, Сашка пронзительно взвизгнул от боли, вновь упав на колени и поспешно отдернул обожженые пальцы от задницы; Это было настолько больне, чем по попе, что Санька тут же разревелся обратно - не столько впрочем от боли сколько от обиды - обиды на то что с ним, почти отличником, взрослым двенадцатилетним парнем - и так!...
- Хватит, больнооо! :'(

[Виктория]

Егор Александрович конечно был увлечён процессом, но не слышать слова Вики не мог, значит просто проигнорировал, не посчитав её достойной внимания. Опять раздались хлопки, Сашкины вопли и просьбы, а Вике стало так обидно, что оставаться она здесь больше не собиралась. Быстро развернувшись, добежала до двери, но та была заперта, не в окно же прыгать... И тут на глаза попалась дверь в ванную, туда девочка и забежала, включила воду, уселась на пол и закрыла уши руками.

[Егор Александрович]

- Хватит, больнооо! :'(

"Побег" Типановой Егор хладнокровно проигнорировал - в данный момент он полностью отдался тяжелой и ответственной миссии по воспитанию своего собственного отпрыска:
- Встань, Саш-ш-ша! - холодно потребовал Егор, нагнулся и поймал упрямо вырывающегося мальчишку за руку и несильно шлепнул ремнем по открывшемуся бедру:
- Мне-то все равно, я могу и так... Р-руки убери!!

[Саша Кутиков]

- Встань, Саш-ш-ша! - холодно потребовал Егор, нагнулся и поймал упрямо вырывающегося мальчишку за руку и несильно шлепнул ремнем

Вновь жалобно ойкнув, Санька вздрогнул всем телом, еще раз дернулся назад, в который уже раз тщетно попытавшись вырваться *на волю* ... Фиг! Стиснув его шею будто бы тисками, папа не собирался ни отпускать его до сроку ни жалеть - и холодным, неродным голосом приказывал:

- Мне-то все равно, я могу и так... Р-руки убери!!

Шурка не убрал руки. Впервые за долгое время он отслушался отца, но не ослушатьсч не мог - попусту растратив свои скромные силы на то чтоб попытаться молчать и не орать, Санька теперь плакал и не мог остановится... Убрать руки и подставить попу обратно, зная что опять будут стегать - доллго-долго и очень больно...
Уже даже и не думая о том, что на сей раз его наказывают не только болью но и позором , Санька вдруг всхлипнул и бросив попу *на растерзание*, попытался уже руками раздвинуть зажим папиных коленок - а когда и это не удалось....
Когда и это не удалось - Шурка заревел в голос и забыв про все, кроме собственых страха боли и единственго своего желания - свободы - вцепился зубами в отцовскую ногу...

[Егор Александрович]

Почувствовав укус, Егор оторопело опустил ремень - такого... Такого совершенно определенно не было до сих пор... Никогда - ни зубами, ни кулаками, ни еще как либо - не пытался Шурка избежать заслуженной трепке. Нельзя было сказать, что укус был болезненным, но, тем не менее, спускать такое было нельзя - важен был сам прецедент - и необходимо было незамедлительно принять меры:

"Ах ты ж дрянь, на отца руку поднимать... Зубы, то есть! Да я же тебя!.. Стоп. Спокойно, прибьешь ребенка... Раз. Два... Три!..."

На счете "три" Кутиков сгреб сына за шиворот, силком поставил на ноги и убедившись, что тот не бухнется обратно на коленки, едва получит свободу, со всей силы перетянул наискось ремнем по заднице - раз, два, три... - приговаривая:

- Я тебе сказал - стой ровно!... Сказал!? Сказал!!? Предупреждал! Теперь сначала начнем!!! Вот тебе... За вино.... За вино! Будешь еще пить, будешь, будешь?! Будешь, а!?...