К сожаленью, день рождения...

[Николай Александрович]

На этот раз ослушаться она не посмела ... заставила себя сделать несколько шагов к "эшафоту".

Я видел, что девчонка очень сильно боится, но в этом и заключалось физическое наказание: страх должен был предотвращать безответственные решения в будущем. Если дети не хотели понимать по-хорошему, мы заставляли их понимать по-плохому. В конце концов, я Симоновой с самого начала пообещал, что плакать она сегодня будет много.

- Занимай прежнюю позицию - локти на сиденье стула.

[Лидия Сергеевна]

- Не надо! Пожалста, пожалста, пожалста! - она и не заметила, что произнесла последнюю фразу вслух, правда еле слышно.

Да, конечно, если абстрагироваться от ситуации и не знать, что натворила эта девочка, её сейчас было бы очень жалко, но Лидия Сергеевна понимала, что жалость ничем не поможет Кате в будущем, не остановит от необдуманного поступка или, ещё хуже, от обдуманного, как в этот раз. Только думала она не о том, о чём надо.

Чтобы не мешать, завуч отошла обратно к дивану и присела на его дальний край.

[Катя Симонова]

- Занимай прежнюю позицию - локти на сиденье стула.

Как же ей этого не хотелось! Но она уже поняла, что наказание неизбежно, и ничего от нее уже не зависит. А потому, хочет она этого или не хочет, все равно сделать это придется. И никто ее жалеть не будет - сама ведь виновата. Стараясь больше ни о чем не думать, она подошла к ненавистному стулу, перегнулась через спинку. Сердце так бешено стучало, что казалось, его стук был слышен всем присутствующим в этой комнате. Девочка крепко зажмурила глаза и постаралась хоть как-нибудь взять себя в руки.
"Это скоро кончится, кончится..." - повторяла она про себя как мантру, - "Я выдержу..."

[Николай Александрович]

Стараясь больше ни о чем не думать, она подошла к ненавистному стулу, перегнулась через спинку.

Я приблизился к Кате и опять оголил ей попу, сведя края трусов к самому центру. Девчонка стояла, низко склонившись над сиденьем - в таком положении мне были отчётливо видны следы от ремня, за время нашего разговора налившиеся ещё более сочным оттенком красного. Там, где ремень ни разу не прогулялся - по верхней части ягодиц, ближе к пояснице - кожа сохранила первозданную белизну и гладкость. И разница эта была существенной.

- Не думал я, что пройдёт всего несколько недель, и ты снова будешь получать тростью, да ещё за проступки куда более серьёзные, нежели драка с одноклассницей. Это мой личный недосмотр, я понимаю - не стоило тебя тогда жалеть... Сегодня будет десять раз.

Я приложил трость к уже вспухшим местам и, примериваясь, несколько раз очень чувствительно похлопал ею по вздрагивающей заднице. Гибкая и безжалостная, трость согнулась в небольшую дугу, после чего подлетела и со свистом ужалила попу ровно посередине. Полоса побелела мгновенно, но затем быстро начала краснеть и темнеть, выделяясь собственным рельефом на уже рельефном участке.

Да, это было чрезвычайно больно...

[Катя Симонова]

Когда директор подошел к ней, Катька ощутила дрожь, самую настоящую дрожь, с которой она не в силах была справиться.
Эта дрожь еще более усилилась, когда трусы снова поползли к центру. Дир ей что-то говорил, но она не уловила смысла сказанного - настолько сильно ее поглотили собственные переживания. Ее мозг только уловил последнюю фразу.
ЧТООО?! СКОЛЬКО???! ДЕСЯТЬ?!!! :
Я не выдержу столько! Если останусь жива, точно сбегу отсюда! Это уже слишком!!!
Но очень скоро ей стало не до размышлений. Она почувствовала, что трость, будто примериваясь сначала прикоснулась к попе, уже этим вызывая нешуточную боль, а затем...
Затем комнату заполнил такой вой, что его силе позавидовало бы самое злобное существо из самого хоррорного фильма. Девочка даже не сразу поняла, что этот вой производит она сама.
Чудовищная, нечеловеческая боль словно пронзила ее насквозь, и ни за что не хотела ее отпускать, усиливаясь с каждой секундой. Более-менее достойно выдержать это было невозможно. Катя вскочила со стула и выпрямившись, загородила руками попу. И ей глубоко плевать было, как она сейчас выглядит со стороны. Нет! Больше она туда не ляжет, ни за что! Пусть хоть совсем ее убивает!

[Лидия Сергеевна]

Тростью в гимназии пользовался исключительно Николай Александрович, а завуч с ней сталкивалась всего один раз и то поскольку постольку. Вспоминать историю с коровой она не любила, это было слишком во всех отношениях - и в плане происшествия, и в плане наказания, но именно тогда она была ближе всего к трости, хоть и не стала присутствовать при самом наказании. Сейчас же она имела возможность увидеть её во всей красе. И хоть спина директора закрывала от неё зад Симоновой, вопль девочки показал ей всю силу воспитательного эффекта этого инструмента.

А ведь это был всего один раз...

[Николай Александрович]

Чудовищная, нечеловеческая боль словно пронзила ее насквозь, и ни за что не хотела ее отпускать, усиливаясь с каждой секундой. Более-менее достойно выдержать это было невозможно. Катя вскочила со стула и выпрямившись, загородила руками попу.

Я стоял и молча смотрел в пол, пережидая, когда громкий плач немного поутихнет. Конечно я видел, что Катя поднялась. Ну, пускай потрёт попу... Боль от такого удара должна была держаться какое-то время, и это время я Симоновой дал.

- Убирай руки и наклоняйся, - произнёс я примерно через минуту. - Ну, а в будущем, Катя, когда тебе опять захочется что-то нарушить, вспоминай этот самый момент - и правильное решение, я надеюсь, возникнет уже само собой. Наклоняйся, - повторил я и слегка стукнул тростью по рукам.

[Катя Симонова]

А боль вцепилась мертвой хваткой и все не хотела отпускать, наоборот, казалась сильнее.

- Убирай руки и наклоняйся, - произнёс я примерно через минуту. - Ну, а в будущем, Катя, когда тебе опять захочется что-то нарушить, вспоминай этот самый момент - и правильное решение, я надеюсь, возникнет уже само собой.   Наклоняйся, - повторил я и слегка стукнул тростью по рукам.

Вот уж нет! Вспоминать это она не будет! Наоборот, она поклялась себе забыть этот проклятый день, вот просто вычеркнуть его из памяти! Хотя такое фиг забудешь.
Убирать руки, не хотелось категорически. Но все-таки Катька заставила себя это сделать, хотя и не сразу.
Затем, собрав все свое мужество, она все-таки выполнила приказ Николая Александровича наклониться над этим треклятым стулом, не решившись злить дира еще больше.
- Нет, не надо, пожалуйста, не надо ЭТИМ! - прошептала девочка, особо ни на что не надеясь, - я все-все поняла, и никогда так больше не поступлю! Ну простите меня!
А потом, не выдержав, она просто разревелась в голос от страха.

[Николай Александрович]

Убирать руки, не хотелось категорически. Но все-таки Катька заставила себя это сделать, хотя и не сразу.
Затем, собрав все свое мужество, она все-таки выполнила приказ Николая Александровича наклониться над этим треклятым стулом.
- Нет, не надо, пожалуйста, не надо ЭТИМ! - прошептала девочка, особо ни на что не надеясь, - я все-все поняла, и никогда так больше не поступлю! Ну простите меня!
А потом, не выдержав, она просто разревелась в голос от страха.

Я молчал. Глядя на Катю, в ужасе рыдающую, но через "не могу" подчиняющуюся моим требованиям, я испытывал смесь разных чувств: от сожаления, что дети собственными усилиями постоянно доводят меня до того, чтобы я их порол, до решимости заканчивать наказания, невзирая на потоки слёз и уверения в том, что "больше никогда". Насчёт последнего я даже не питал иллюзий.

- Екатерина! - всё-таки я решил напомнить Симоновой, зачем мы тут собрались. - То, что ты всё понимаешь, даёт мне надежду на то, что через две недели я не буду стоять над тобой с этой тростью снова. Но ты также должна понимать и то, что помимо раскаяния существует наказание. Коли ты всё осознаёшь, учись нести ответственность за свои решения до конца. Ещё девять.

Я поднял трость и, примерившись, нанёс второй хлёсткий удар: изогнувшись, трость впилась в попу наискосок, и след от неё перечеркнул предыдущий. И снова по кругу: белая полоса, изнутри наливающаяся бордовым цветом; бурная реакция хозяйки разнесчастной попы; моё терпеливое ожидание... Я стоял, постукивая тростью о свою ногу, и хмуро смотрел в пол.

[Катя Симонова]

- Екатерина! - всё-таки я решил напомнить Симоновой, зачем мы тут собрались. - То, что ты всё понимаешь, даёт мне надежду на то, что через две недели я не буду стоять над тобой с этой тростью снова. Но ты также должна понимать и то, что помимо раскаяния существует наказание. Коли ты всё осознаёшь, учись нести ответственность за свои решения до конца. Ещё девять.

- Через две недели..., - - хмуро думала Катька, - конечно не будет, потому что ему не над кем будет стоять, я же умру прямо сейчас!
Цифра девять казалась ей такой огромной! Но делать было нечего. Катька решила больше ни о чем не просить - все равно бесполезно.
Второй удар был еще хуже. В комнате снова раздался вопль, да такой, что у девочки реально заложило уши. Но на этот раз она заставила себя остаться на месте, справедливо решив, что если она подскочит, то на место больше не вернется, у нее просто не хватит для этого сил. Но она также поняла, что долго так не продержится.

[Николай Александрович]

В комнате снова раздался вопль... Но на этот раз она заставила себя остаться на месте.

Я положил ладонь Кате на поясницу, уже зная, что выдержки не будет. Да по большому счёту я этого и не ждал - ни от девочек, ни даже от мальчиков. Коварный инструмент, практически невесомый в моей руке, причинял боль, долго нарастающую и медленно утихающую, поэтому устраиваемые мною перерывы в какой-то степени тоже являлись частью наказания - ребёнок успевал прочувствовать эту боль от начала и до конца.

Я снова ударил. Подождал некоторое время... Ударил. Полосы неровной лесенкой спускались всё ниже и ниже, чётко выделяясь на красной попе своим особым видом. Катя рыдала, но подниматься я ей не позволял, крепко удерживая в нужной позиции.

[Катя Симонова]

Катька продолжала истошно орать, собственно ничего другого ей и не оставалось. Перерывы, которые устраивал Николай Александрович, не помогали. Было очень БОЛЬНО. И болела не только задница, казалось все тело, включая даже волосы, чувствовало эту жуткую, ни с чем не сравнимую боль.
Девчонка уже ничего не соображала, в голове не осталось ни одной мысли. Перед глазами мелькали какие-то точки, которые, казалось тонули в море слез. И даже хорошо, что дир держал ее, иначе она бы непременно свалилась.

[Лидия Сергеевна]

С каждым новым ударом и новым криком, присутствовать при этом становилось всё сложнее и сложнее. Лидия Сергеевна ещё раз убедилась в том, что наблюдать за наказанием ей сложнее, чем наказывать самой. Да, Катя виновата, да, она заслужила всё это от и до, но, пожалуй, повторения сегодняшней ситуации она не хотела ни в плане происшествия, ни в плане наказания.

Завуч встала и отошла к окну. Пейзаж, правда, сегодня тоже не радовал. На земле ещё лежал снег, но уже не белый и пушистый, как зимой, а подтаявший, ближе к дорожкам потемневший от песка. Красивой зимы уже не было, а красивая весна ещё не началась.

Лидия Сергеевна попыталась представить как скоро весь снег растает и деревья покроются молодой листвой, но звуки за спиной постоянно напоминали ей о том, что не всё в жизни так радужно.

[Николай Александрович]

Катька продолжала истошно орать.

Оставшиеся шесть ударов я выдал Кате с той же силой и с теми же паузами, а когда закончил, десять красных полос с посиневшими краями проходили от середины попы и почти до самых ног. Эти вспухшие следы поверх следов от ремня обещали болеть как минимум до завтрашнего вечера. Как минимум до завтрашнего вечера Симонова точно не будет придумывать себе новых приключений.

Я отпустил гимназистку и отошёл к столу.

- Ты можешь одеваться, - сказал я ей и, положив трость, обернулся к Лидии Сергеевне. Конечно же я не забыл о том, как тяжело давались завучу подобные ситуации. Я с сочувствием посмотрел ей в спину и, вздохнув, снова переключил внимание на громко рыдающую Катю.

[Катя Симонова]

Счет ударам девочка давно потеряла. Ей казалось, что она стоит так целую вечность, а дир ее будет лупить до скончания века.
Несчастная Катька хотела только одного: чтобы этот ужас закончился!
"Хватит! Не надо! Я больше не могу!" - хотела она сказать, но из рта доносились только нечленораздельные звуки:
- А-А-И-И-И! А-А-О! ЙАА-НЕЕЕЕ-ОУУУ!
К концу порки Катя окончательно выдохлась, и силы покинули ее. Орать она уже не могла, а только хрипела.
Она даже не сразу поняла, что дир ей что-то говорит. Словно сквозь туман до нее донеслось:

- Ты можешь одеваться.

Это он кому? Мне?! Все?! Уже все?!
Почувствовав, что ее никто не держит, с превеликим трудом девчонка наконец выпрямилась.
Ха! Одеваться? Но как?!
С большим трудом поправив трусы, Катька хотела было натянуть джинсы, но не тут-то было. Джинсы были как назло узкие, и малейшее прикосновение ткани с израненной поверхностью причиняло немало страданий. Но все-таки она с ними справилась в конце-концов, хотя это и заняло кучу времени. За все это время плакать она так и не прекратила, и слезы ручьем лились из ее глаз.